Гийом Аполлинер - Мост Мирабо [билингва]

Жила принцесса молодая,
Давным-давно, сто лет назад.
В каком краю? И сам не знаю.
Жила принцесса молодая —
Однажды чародейка злая
Принцессу превратила в клад.
Жила принцесса молодая,
Давным-давно, сто лет назад.

Колдунья в землю клад зарыла —
Такие были времена.
Да, в клад принцессу превратила
И в землю этот клад зарыла,
Там так уныло, так постыло —
А на земле цветет весна!
Колдунья в землю клад зарыла —
Такие были времена.

«Принцесса, я — лесная фея! —
Вдруг зазвучало под землей,
Все ласковее, все нежнее. —
Принцесса, я — лесная фея,
Как луговой цветок, в траве я,
Моя бедняжка, что с тобой?
Принцесса, я — лесная фея!» —
Вдруг зазвучало под землей.

«Лишь тот, кто смерти не боится,
Кто смел и юн, тебя спасет, —
Пропела фея, словно птица, —
Лишь тот, кто смерти не боится,
Тот, кто рискнет в тебя влюбиться,
А золотом — пренебрежет.
Лишь тот, кто смерти не боится,
Кто смел и юн, тебя спасет».

Сто лет его ждала принцесса
И услыхала звук шагов:
Смельчак, явился он из леса,
Сто лет его ждала принцесса —
Был храбр, но не богат повеса,
Он клад забрал и был таков.
Сто лет его ждала принцесса
И услыхала звук шагов.

Была невидимой бедняжка —
Ее он бросил в кошелек.
Ах, до чего ей было тяжко!
Была невидимой бедняжка.
Убил повесу побродяжка,
Взял кошелек — и наутек.
И горько плакала бедняжка —
Ее он бросил в кошелек.

Стал кошелек ей как могила,
А крикнуть не хватало сил.
Вослед им только буря выла:
Стал кошелек ей как могила,
Но некто видел все, что было,
Догнал убийцу — и убил.
 Стал кошелек ей как могила,
А крикнуть не хватало сил.

Ее спаситель был поэтом.
Вскричал: «Дороже клада нет!
Он греет душу, но при этом
(Хоть был он бедным, но поэтом)
Любовью лучше быть согретым…»
Тут дева и явись на свет —
Ее спаситель был поэтом,
Вскричал: «Дороже клада нет!»

Вот вам история простая
Принцессы, жившей век назад.
Как ее звали? Сам не знаю.
Вот вам история простая
Про то, как чародейка злая
Принцессу превратила в клад.
Вот вам история простая
Принцессы, жившей век назад.

Je vis un soir la zézayante
Et presque jamais souriante
Et renversée, un soir, hiante,
Pour quel ennui? Vers quel soulas?
S'ennuyait-elle d'une gemme,
D'une fleur bleue ou de l'angemme
Ou plaça-t-elle ceci: «J'aime!»
Trop au hasard des tombolas!
Et dans le soir qui tout nous souille
Le fauteuil qui d'ombre se brouille
Avait des formes de grenouille
Près du lit, tel un tombeau bas.
Ainsi bayèrent par le monde
Viviane auprès de l'immonde
Et dans son palais Rosemonde
Qui fut moins belle que Linda.
Et moi qui tiens en ma cervelle
La vérité plus que nouvelle
Et que, plaise à Dieu, je révèle
De l'enchanteur qui la farda
Du sens des énigmes sereines,
Moi, qui sais des lais pour les reines
Et des chansons pour les sirènes,
Ce bayement long m'éluda.
Car au cœur proche et que je craigne
Ce cœur que l'ennui tendre étreigne.
Au cœur l'ennui c'est l'interrègne
A ne pas être l'interroi.
Ses mains alors s'épanouirent
Comme des fleurs de soir et luirent,
Ses yeux dont soudain s'éblouirent
Les dormantes glaces d'efrroi
De voir bayer leur sombre dame,
Princesse ou fée ou simple femme
Ayant avec la mort dans l'âme
La grenouille pour tout arroi.

И я ее увидел въяве:
Еще по-детски шепелявя,
Всегда грустна, всегда в растраве —
Какой тоской? И с чем вразлад? —
Она так искренне скучала,
Ей все чего-то было мало,
Она «Люблю!» сказать мечтала,
Боясь, что скажет невпопад.
И вот мы в сумерках сидели,
И жабой кресло у постели
Во тьме казалось — в самом деле,
Был мир унынием объят.
Так тосковали неустанно
Когда-то фея Вивиана[12]
И Розамунда[13], дочь тумана,
Но Линда краше во сто крат.
А мне, чья мысль всегда готова
Принять, взлелеять все, что ново,
Кто может вырастить из слова,
Как чародей, волшебный сад,
Кому подвластен, тайный, весь он,
Мне, знатоку баллад и песен
Сирен, чей голос так небесен,
Мне мрак и скука не грозят.
Тоска, сильны твои объятья
Для сердца, что хотел познать я.
Тоска — безвластие, проклятье,
Ее приход бедой чреват.
Пусть эти руки расцветают,
Как незабудки, и сияют,
Глаза внезапно оживают,
И явит пробужденный взгляд
Принцессу, фею, чаровницу,
В душе которой смерть томится, —
В карету жаба превратится,
И жизнь случится наугад.

Lorsque vous partirez, je ne vous dirai rien,
Mais après tout l'été, quand reviendra l'automne,
Si vous n'êtes pas là, zézayante, ô Madone,
J'irai gémir à votre porte comme un chien.
Lorsque vous partirez, je ne vous dirai rien.

Et tout me parlera de vous pendant l'absence:
Des joyaux vus chez les orfèvres transmueront
Leurs gemmes en mauvais prestiges qui seront
Vos ongles et vos dents comme en réminiscence
Et tout me parlera de vous pendant l'absence.

Et, chaque nuit sans lune attestant vos cheveux,
Je verrai votre ennui dans chaque nuit lunaire;
Mais puisque vous partez l'on me soit débonnaire
Et fixe mon étoile et l'astre que je veux
Dans chaque nuit sans lune attestant vos cheveux.

Quand l'automne viendra, le bruit des feuilles sèches
Sera de votre robe un peu le bruissement.
Pour moi, vous sentant proche, en un pressentiment,
La feuille chue aura le parfum des fleurs fraîches,
Quand l'automne viendra hanté de feuilles sèches.

Madone au Nonchaloir, lorsque vous partirez,
Tout parlera de vous, même la feuille morte,
Sauf vous qui femme et mobile comme la porte
Avant le premier soir de danse m'oublierez,
Madone au Nonchaloir, lorsque vous partirez.

Вы уезжаете — о чем тут говорить?
Пересчитаю вновь по осени потери.
О шепелявая мадонна, к вашей двери
Приду, как верный пес, вас ожидать и выть.
Вы уезжаете — о чем тут говорить?

Здесь все о вас без вас напомнит мне до дрожи:
К торговцам золотом, как прежде, забреду,
Все их сокровища, все перлы на виду —
На ваши ноготки и зубки так похожи!
Здесь все о вас без вас напомнит мне до дрожи.

Я ваши локоны увижу вслед лучам
Луны, когда о вас вздохну безлунной ночью.
Вы уезжаете, но вижу я воочью
Мою звезду, мое светило по ночам
И ваши локоны увижу вслед лучам.

Опять по осени, листвою зашуршавшей,
Я платья вашего припомню шорох — и
Опять почувствую, как вы близки, легки,
И свежестью цветов запахнет лист опавший
По осени, опять листвою зашуршавшей.

Мадонна томная, когда не будет вас,
Осыпавшийся лист и тот о вас расскажет,
Но вы забудете меня, и нас не свяжет
Уже ничто — ни ночь, ни отзвучавший вальс,
Мадонна томная, когда не будет вас.

Votre âme est une enfant que je voudrais bercer
En mes bras trop humains pour porter ce fantôme,
Ce fantôme d'enfant qui pourrait me lasser,

Et je veux vous conter comme un bon Chrysostome
La beauté de votre âme aperçue à demi
Autant qu'on peut voir une monade, un atome.

Votre âme est dans la paix comme cloître endormi.
Des larrons useront de plus d'un stratagème
Pour ouvrir le portail qui forclot l'ennemi.

Et l'un venant de droite avec la claire gemme
L'offrira de dehors à votre âme en dedans;
Un autre, le sinistre, alors s'écriera: «J'aime!

J'aime la paix des soirs qui sont des occidents,
Dans un cloître aux échos longs comme ma mémoire».
Et contre le heurtoir il brisera ses dents.

Votre âme est un parfum subtil dans une armoire,
Votre âme est un baiser que je n'aurai jamais,
Votre âme est un lac bleu que nul autan ne moire;

Et l'on dérobera le parfum que j'aimais,
On prendra ce baiser dans un baiser trop tendre,
On boira dans ce lac où l'eau, je le promets,

Sera douce et très fraîche à qui saura s'étendre
Au bord du lac et boire comme une fleur d'eau,
Etre au lac de votre âme, homme fleur, ô l'anthandre!

Votre âme est une infante à qui c'est un fardeau
Que porter le brocart de sa robe et sa traîne.
L'infante aux yeux ouverts qui veut faire dodo.

Votre âme est une infante à l'ombre souveraine
Des cyprès à l'instant où les rois vont passer,
Votre âme est une infante et qui deviendra reine,

Votre âme est une enfant que je voudrais bercer.